Чапек Карел - Баллада О Юрае Чупе
Карел Чапек
Баллада о Юрае Чупе
-- Такое и впрямь бывает, -- заметил жандармский капитан Гавелка, -- то
есть порой встречаешь у преступников этакую особую совестливость. Я много
чего мог бы порассказать на сей счет, но, пожалуй, самое удивительное -- это
случай с Юраем Чупом. Произошел он, когда я служил в Подкарпатье, в Ясине.
Как-то январской ночью надрались мы у еврея в корчме. Пили окружной
начальник, какой-то железнодорожный инспектор и прочая чистая публика. Ну и,
конечно, цыгане. А знаете, что за народ эти цыгане? Хамово отродье, ей-ей.
Начинают играть "на ушко", все ближе, все теснее обступают тебя, крысы
проклятые, все тише водят смычком и так зачаровывают слух, что разве лишь
душу из тела не вынимают; по-моему, вся эта их музыка -- одно распутство,
страшное и непостижимое. Так вот, прилипли они ко мне, я и очумел, я ревел
как олень, раскроил штыком стол, колотил стаканы, горланил песни, бился
головой об стену и готов был не то убить кого, не то влюбиться -- не пойму:
когда цыгане околдуют тебя вконец, тут уж, голубчики, такое вытворять
начнешь... Помню, меня уже совсем развезло, и тут подступил ко мне еврей-
шинкарь да и говорит, что за дверью, перед трактиром, меня ждет какой-то
руснячок.
-- Пусть себе ждет или приходит завтра! -- заорал я. -- Нынче не до
него -- нынче я хороню свою молодость и оплакиваю свои надежды; я без памяти
люблю одну женщину, прекрасную и неприступную -- играй же, разбойник цыган,
развей мою грусть - Словом, нес я всякую околесицу -- видно, с музыкой
всегда так: впадаешь в душевную тоску и жаждешь только напиться. Прошло еще
какое-то время, и снова ко мне подошел шинкарь со словами, что русин на
улице все еше ждет меня. Но я все еще не оплакал своей молодости и не утопил
в самородном вине своей печали; я только махнул рукой, словно Чингисхан
какой, -- дескать, все едино, лишь бы цыгане играли; что было дальше -- уж и
не припомню, но когда под утро я выбрался из корчмы, на улице стоял
трескучий мороз, снег под ногами звенел как стекло, а перед кабаком маячил
русин, в белых лаптях, белых гатях и белом овчинном тулупе. Завидев меня, он
низко поклонился и что-то прохрипел.
-- Чего тебе, братец? -- говорю. -- Будешь задерживать, получишь в
зубы.
-- Ясновельможный пан, -- отвечает русин, -- послал меня сюда староста
Воловой Леготы. Там Марину Матейову убили.
Я малость протрезвел; Волова Легота -- это село или, скажем, горный
хутор о тринадцати хатах, километрах в тридцати от нас; словом, в зимнюю
пору пройтись оттуда -- изрядное удовольствие.
-- Господи! -- воскликнул я. -- Да кто же ее убил-то?
-- Я и убил, ясновельможный пан, -- покорно признался русин. -- Юрай
Чуп меня прозывают, Димитра Чупа сын.
-- И сам идешь на себя доносить? -- напустился я на него.
-- Староста велел, -- смиренно произнес Юрай Чуп. -- Юрай, наказал, иди
заяви жандарму, что убил Марину Матейову.
-- А за что ты ее убил? -- заорал я.
-- Бог повелел, -- объяснил Юрай, как будто это разумелось само собой.
-- Бог повелел -- убей Марину Матейову, родную сестру, одержимую бесом.
-- Паралик тебя расшиби, -- выругался я, -- да как же ты из своей
Воловой Леготы добрался?
-- С божьей помощью, -- благочестиво ответствовал Юрай Чуп. -- Господь
меня хранил, чтоб я в снегу не сгинул. Да святится имя его!
Если бы вы только знали, что такое метель в Карпатах, если бы могли
представить себе двухметровые сугробы -- тогда бы вы поняли, каково это
хилому, тщедушному человечку шесть часов проторчать пе
